Однако самым неожиданным, пожалуй, подарком или сюрпризом стала свалившаяся на автора слава героя кавказской застольной песни. Песня «Дай мне на память», которую Симон сочинил и сам исполнил еще в 1995 году, каким-то непонятным образом вдруг стала популярна на всем Северном Кавказе: в разных аранжировках, интерпретациях, исполнениях и даже названиях (например, «Улыбка») она собрала миллионы просмотров в Интернете. Ее перепевают местные звезды первой величины: от Айдамира Мугу, известного и за пределами родного Дагестана песней «Черные глаза», до Расула Магомедова, который на Северном Кавказе имеет статус гуру национальной эстрады.
Правда, слава у поэта-песенника несколько гипотетическая: никто не знает там автора слов, не возносит ему осанны, а сама песня считается народной и застольной. Впрочем, авторы самых легендарных в истории эстрады песен разделяли именно такую «анонимную» участь. Достаточно вспомнить «Подмосковные вечера» композитора Василия Соловьева-Седого и поэта Михаила Матусовского… Так что автор почти не в претензии, если не считать вопросов с авторскими гонорарами, но на Руси это, как известно, извечная и почти неразрешимая проблема…
В поэты — по протекции
Зато Симона Осиашвили связывают с «МК» многолетние и почти родственные узы:
— «МК» для меня еще со студенческих лет в Литературном институте газета знаковая, я ее всегда любил читать по причине ее не совсем официальной позиции, что ли. А особенно она мне стала интересна, когда пост главного редактора занял (еще в 1983 г.!) мой однокашник по Литинституту Павел Гусев: я был на отделении поэзии, а он — на отделении критики.
— Вот как?! И с тех пор началась беспощадная критика произведений Симона Осиашвили в нашей газете?..
— Я не могу сказать, что критика была беспощадной. Скорее «МК» в мою сторону не особенно поглядывал. Тем не менее я так или иначе с вашей газетой пересекался.
— Ну еще бы! Все-таки ты автор целого сонма знаковых хитов нашей эстрады, к чему мы еще вернемся. К тому же — профессиональный поэт, т.е. учился этому, в отличие от некоторых других сочинителей. Насколько поэт и поэт-песенник — разные категории и жанры, на твой взгляд?
— В моем дипломе выпускника Литинститута не написано, что я поэт, там записано «литературный работник», так же, как и в моем первом дипломе Политехнического института написано «инженер-математик», а не «программист»… К сожалению, я, наверное, уже поэт-песенник, хотя начинал просто как стихотворец. Поэтом себя никогда не величаю. В книге моих стихов и песен «Мамины глаза» есть сочинения, которые хронологически были написаны до того, как я стал сочинителем песен. С моей точки зрения это хорошие стихи, которые я писать уже, к сожалению, не умею, поскольку давно ориентирован на написание текстов, которые будут песнями.
— Надо учитывать музыкальную составляющую? О чем, кстати, говорил как-то и Андрей Макаревич…
— Абсолютно! Я даже не учитываю это каким-то специальным образом. Внутренний камертон работает уже таким образом, что, хочу того или нет, написанные мной стихи обязательно имеют шанс стать песней. Тем не менее это все-таки стихи, которые не стыдно дать почитать глазами, поэтому многие тексты песен я публикую как самостоятельные поэтические произведения, хотя, повторюсь, некоторые стихи, написанные в допесенный период, это чистая поэзия. Я так писать уже не умею.
— Как-то ты рассказывал, что тебя, технаря по призванию, подтолкнул к сочинительству простой случай, когда ты услышал чьи-то стихи…
— Это стихи, как я позже потом узнал, Александра Величанского, они через несколько лет после того, как я их прочитал, стали знаменитой песней «Под музыку Вивальди», а тогда это просто были стихи, опубликованные в повести Вениамина Смехова. И они перевернули мою жизнь. Тогда я был инженером-программистом, никогда в жизни стихотворчеством не был увлечен…
— То есть российская Силиконовая долина не состоялась, потому что Симон Осиашвили прочитал стихи Александра Величанского?
— Ну, тогда это была бы не российская, а украинская Силиконовая долина, потому что я в то время жил и работал в городе Львове, где родился и вырос… В общем, эти стихи перевернули мою жизнь…
— И какая первая строчка вышла из-под твоего пера?
— Я не помню первую строчку, мной сочиненную, но я помню, что через несколько дней, которые я повторял про себя эти стихи А.Величанского, я вдруг поймал себя на том, что бормочу уже другие стихи — совершенно их не помню, это было давно, да и, наверное, они не стоят того, чтобы их запоминать, хотя для меня это было важно…
— Жаль, что не записал, был бы сейчас исторический артефакт…
— А не записал, потому что отнесся к этому с удивлением, даже с некоторой неприязнью, потому что зачем мне это было надо: у меня уже была профессия, состоявшаяся жизнь, дом, друзья, с которыми я долгие годы с юношеских лет общался… И куда, чего мне?.. Но через несколько месяцев бесконечного сочинительства я вдруг понял, что не могу без этого жить…
— И подался в Литературный институт…
— Дело в том, что в украиноязычном Львове мне с моими русскими стихами вообще делать было нечего.
— Но это же были советские времена!
— Ну, все-таки Львов всегда был достаточно украинским городом — я, кстати, можу размовляты украинскою мовою досить вильно (могу говорить по-украински достаточно свободно), у меня всегда были друзья-украинцы, с которыми я прекрасно общался. Считаю, что если ты живешь в какой-то среде, то должен знать их язык обязательно. Но тем не менее мне, как любому автору, хотелось большой аудитории, которой во Львове не было. Я считал, что единственный путь в большую литературу — это Литературный институт. Хотя оказалось, что это не самый простой, легкий и, может быть, правильный путь, но тем не менее другого я не видел. Я сложил свои опусы в конверт и отправил их в Литературный институт им. Горького, который был единственный в нашей, как оказалось, не только самой читающей, но и самой пишущей в мире стране. Был огромный творческий конкурс, но мне как-то повезло, я его прошел…
— То есть какие-то мегасуперпрофессионалы сразу обнаружили в самодеятельном нескладном сочинительстве какие-то искры?
— Поскольку на этот конкурс слало свои стихи огромное количество людей, то читали их — не скажу, что уборщицы, но студенты младших курсов точно фильтровали. И если им это казалось хоть чуть-чуть симпатичным, они откладывали их в сторону, потом читали более авторитетные цензоры, и в конце концов доходило до того мастера, который набирал 15 человек на свой семинар поэзии. И вот таким образом я туда добрался. Хотя преодолеть эти бесконечные фильтры без протекции было невозможно — я это понял, когда с первого раза не прошел творческий конкурс, и мне подсказали, что нужна рекомендация авторитетного поэта. И я свои стихи отправил Юрию Озерову — был такой поэт и переводчик очень хороший в советские времена, его давно нет… Я ему позвонил, когда был в командировке в Москве, — и он мне сказал, что как раз мои стихи, как он выразился, «лежат у меня на станке», и он собирается писать ответ. Назначил встречу в редакции журнала «Юность». И говорит: «Я напишу вам сейчас рекомендацию, вы ее обязательно приложите к стихам, которые пошлете на творческий конкурс, — это поможет». И написал такие слова, я их до сих пор помню наизусть: «Я ознакомился с довольно большой подборкой стихов молодого поэта Симона Осиашвили. Считаю, что некоторые строчки, строфы и отдельные стихотворения свидетельствуют о несомненной одаренности этого молодого человека. Вижу настоятельную необходимость его обучения в Литературном институте». Эту рекомендацию я приложил к своим стихам, когда второй раз отправил их на творческий конкурс, — и, видать, она возымела действие: мои стихи миновали все фильтры и попали к Мастеру, который набирал себе студентов.
Не успел разбогатеть, как Антонов
— Когда впервые твои стихи превратились в песню?
— Однажды я приехал на каникулы в свой город Львов и в кофейне разговорился с молодым человеком, который оказался композитором, студентом консерватории. Он ко мне пристал: давай, мол, напишем песню. Я долго отказывался: какие песни — низкий жанр, у меня высокая поэзия, о чем ты говоришь!.. Но он ко мне долго приставал, и я понял, что проще что-то написать, чем объяснить, что не хочу этого делать. Написал, отдал, и он буквально через несколько дней говорит: ну, пошли. И приводит меня в Львовский дворец молодежи. Смотрю, там сидят 500 человек зрителей, выходят музыканты и начинают петь песню на мои стихи — и 500 человек слушают. Какая-то группа, музыканты львовские… Уже не помню, как назывались, а песню помню: «Москва — Олимпиада».
— Прекрасная тема, очень актуальная в 80-м году, на злобу дня, так сказать. То есть ты сразу стал конъюнктурным автором?..
— Знаешь, в разговоре с этим композитором, его звали Роман, эта тема как-то сама вырулилась: сейчас Олимпиада в Москве — ну напиши про Олимпиаду. Вот я и написал про эту Олимпиаду. Но для меня эта песня была важна тем, что это была первая моя песня, и я увидел, что 500 человек сразу слушают стихи, которые я написал, а ведь любому творческому человеку хочется, чтобы его работа приходила как можно к большему количеству людей. А стихи… Со стихами сложно было выходить к людям. Во-первых, сложно было опубликоваться очень. Во-вторых, стихи-то уже не были в то время настолько популярным жанром — это были не 60-е годы стадионной поэзии, — и я понял, что обязательно буду писать песни. Вернулся в Москву и стал думать, что ж мне делать дальше. Решил, что надо писать песни с теми композиторами, чьи песни широко звучат и нравятся людям.
— Тоже практичный подход…
— Я пошел в Союз композиторов, взял там справочник членов Союза, выписал их адреса и телефоны и разослал им свои опусы. Стал звонить — и все они от меня под тем или иным предлогом отказывались.
— Их тоже можно понять…
— Да, один говорил, что он сейчас не пишет, другой — что у него есть соавторы…
— И кто так от тебя недальновидно отмахивался? Имена, явки… Это ж самое интересное!
— Посылал Добрынину, посылал Минкову, Владимиру Мигуле — и вот он единственный, кто отозвался из композиторов. Сказал: «Приезжайте, мне показалось интересным, что вы пишете, познакомимся». Приезжаю к нему, а у него огромный письменный стол завален стихами: он тогда был очень популярным композитором, только недавно вышла «Трава у дома» знаменитая — и ему со всего Советского Союза слали свои стихи разные авторы. Как он в этом огромном потоке выудил мои опусы — не знаю, наверное, просто повезло. Я всегда считаю, что везение — это большой компонент успеха, потому что способных людей куда больше, чем состоявшихся… В итоге мной была написана песня «Дни летят» на его музыку. Он мне эту музыку дал и сказал: «Напиши на нее стихи». Я никогда еще не писал на «рыбу» — на готовую мелодию, но мне очень хотелось, я пришел домой и слушал, слушал, слушал эту музыку… И написал стихи! Эту песню исполнила молодая София Ротару, и она стала всесоюзным хитом.
— А поутру ты проснулся знаменитым…
— Ну, не совсем проснулся знаменитым… Дело все в том, что меня вообще никто не знал из редакторов в СМИ, и как-то в поезде Москва—Львов я услышал по радио, что звучит моя песня, а диктор объявляет, что прозвучала песня Владимира Мигули на стихи Анатолия Поперечного — они тогда много сотрудничали, Поперечный был известный автор. У меня был шок, конечно. Я приезжаю, звоню Мигуле, он говорит: мол, я не знаю, я все сказал редакторам, звони сам, разбирайся, вот тебе номера телефонов.
— Час от часу не легче на этом пути к славе-то…
— Да, и я стал звонить, познакомился таким образом со многими редакторами на радио, и это оказалось в дальнейшем для меня полезным. Я еще раз сочинил, но Мигуле что-то не понравилось, и я положил эти стихи в конверт и отправил Давиду Тухманову. Он написал на них песню «Старое зеркало», за которую я получил свой первый диплом на «Песне года». Ее тогда исполняли и Ирина Аллегрова, и Катя Семенова. На финале «Песни года» исполнила Аллегрова.
— Однако ты сразу попал, как кот в сметанник: и Ротару, и Аллегрова, и Семенова, которая тогда гремела…
— Потихонечку со многими познакомился, да. С Тухмановым мы написали еще пару песен, которые исполнила группа «Электроклуб», где тогда работала Аллегрова: «НЛО», «Экстрасенс»… В соавторстве с Катей Семеновой написал «А жизнь меня кружила», которая как бы обозначила ее жизненную позицию на долгие годы.
— Несметные гонорары-то сразу посыпались на автора, пишущего для самых топовых артисток?
— Не сразу. Это было постепенно. Но как Юрий Антонов я так и не успел разбогатеть…
— Помимо авторских, которые ты получал от государства, артисты тогда покупали у авторов песни, как сейчас?
— Нет, тогда такого не было — наоборот, каждый автор был заинтересован: только пойте меня! Потому что знал, что получит авторские. В конце 80-х — начале 90-х я получал 2–3 тысячи советских рублей авторскими в месяц…
— Фантастические деньги по тем временам! Почти половина «Жигулей»…
— Таких месяцев было, к сожалению, немного в моей жизни, потому что как только зазвучали такие мои песни, как «Дорогие мои старики», «Не сыпь мне соль на рану», «Бабушки-старушки», «Колодец», Глызин с «Ты не ангел», «Зимний сад», «Воля-неволя»…
— Хит на хите!
— Да, все это набрало обороты, мое имя стало известным, в РАО мне по рапортичкам говорили, что мне уже приписывают песни, которые я и не писал, но я уже стал на слуху у разных артистов. И тут вдруг вся эта система неплохих авторских гонораров рухнула вместе с СССР…
— Но родилась другая система. Помнишь ли ты первую песню, которую уже по «новым правилам» у тебя купили за большие деньги?
— Первую песню у меня купили еще в советское время, что интересно. Это был, наверное, 88-й или 89-й год. Ко мне обратилась Илона Броневицкая с просьбой. Говорит: мол, я придумала припев «Танцы на завтрак, танцы на обед, танцы на ужин — вот и весь секрет!», и мне нужна песня об этом. Я написал все запевы. И она мне заплатила мой первый гонорар — 400 рублей, как сейчас помню. От артиста. Потому что песня была написана на заказ. Я даже не помню, почему я обозначил именно эту сумму, она была неплохая.
— Практически 4 среднемесячных зарплаты советского человека. А мог сказать: 1000 рублей?
— Ну, мне казалось, что и 400-то я много назвал, но я не напугал этой суммой Илону.
— Понятно, она же все-таки дочь Эдиты Пьехи…
— Она просто очень хороший, порядочный человек. С тех пор мы с ней приятельствуем, она очень хорошая.
— Ну а когда первые серьезные деньги пришли? В долларах…
— Да, помню, 1000 долларов. Это были уже какие-то там 90-е годы… Нет, сначала это были не тысячи — сначала было 500 долларов.
— Что-то у тебя все вокруг 400–500 крутилось…
— Как-то так получилось — был же какой-то, скажем, пласт моих коллег по цеху, которые сочиняли тоже тексты для песен. И как-то мы не то что условились, нельзя сказать, что это был картельный сговор, но как-то я слышу, что кто-то взял за текст 500 долларов — ну, наверное, я тоже могу не хуже написать, и моя фамилия под текстом тоже что-то значит… Более того, когда эта цена в 500 долларов установилась у всех, я решил: а дай-ка я попробую назвать 600 — и не отпугнул этим.
— Игра на повышение, однако!
— И я стал стоить 600 долларов. Но потом появились другие, более молодые коллеги, они всегда были почему-то очень борзые ребята, и я слышу, кто-то уже и за 2000 продает тексты.
— Не мир искусства, а какие-то джунгли чистогана и наживы…
— Ну не возмущаться же… Через некоторое время появились какие-то модные продюсеры, которые свои песни, то есть фонограммы «под ключ», продавали уже за десятки тысяч долларов. Есть несколько таких фамилий, они, наверное, и сейчас так же фигурируют, но мне казалось, что невозможно называть такие суммы…
Тайные пласты Пугачевой
— Скромняга! А для тебя имело значение музыкальное направление, жанр, в котором звучит артист, если просит у тебя песню?
— Ну, конечно, рэп я не напишу точно, я вообще это песней не считаю — возможно, это у меня стариковское уже брюзжание, но я не считаю это песней. Я думаю, что проверку временем, не говорю про жанр, отдельные произведения точно не пройдут. Если песни, которые были написаны многими разными авторами, моими ровесниками, чуть старше или моложе, в том числе и мной, и 20, и 30 лет назад, сегодня все равно существуют на слуху, люди их знают, помнят, и они приносят мне до сих пор авторские гонорары, то я уверен, что многие песни, создаваемые сегодня, не переживут времени своей ротации. Я даже не могу представить, какие песни сегодняшнего дня будут жить через 10, 15, 20 лет…
— Были ли у тебя собственные предпочтения — в плане тех же исполнителей?
— Не могу так сказать. Зато могу похвастаться тем, что я очень правильно угадывал какие-то моменты для исполнителя… Скажем, Леша Глызин. Когда он ушел из «Веселых ребят», то у него встал вопрос репертуара — он обратился вместе с композитором Виктором Чайкой ко мне. И я подумал, что для него надо написать что-то совсем не в том образе, который у него был в «Веселых ребятах», где он был лирико-игровым парнем, дурака валял. У него замечательный голос, хорошая внешность — он должен быть лирико-драматическим персонажем. Вот это я для себя понял, и были написаны тексты, которые правильно совпали с его органикой, и поэтому у этих песен был успех. Он великолепный исполнитель, все срослось в его органике, и получились песни, которые живы, до сих пор являются главными песнями его репертуара, хотя были написаны почти 30 лет назад.
— Ты вот обрушился на рэп. А я помню, когда начинался русский рок, появилась отечественная рок-поэзия, тот же Макаревич и другие, мэтр советской эстрады Леонид Утесов тоже говорил, что это вообще не музыка, не поэзия. А до кучи еще и Пугачеву обругал…
— Я же сказал, что в моей оценке, возможно, есть что-то стариковское… Но могу объяснить почему! С моей точки зрения, эти песни не отражают какую-то архетипическую основу российского или даже русского восприятия песен, душевности. Без этого, мне кажется, такая песня не выживет здесь… Но в современной музыке есть и другие примеры. Мне вот в последнее время нравится такой исполнитель Алексеев, нравятся песни, которые он поет. Песня все-таки синтетический жанр, я не разделяю музыку и стихи, мне нравится то, что он делает. В молодом поколении есть исполнители, которые могут донести до слушателя песни, которые мне нравятся, хотя я уже, скажем так, пожилой слушатель.
— Помимо того что ты пожилой слушатель, ты же продолжаешь творить?
— Уже, к сожалению, не так активно, и даже не потому, что выросло новое поколение артистов, для которых я в любом случае, скажем так, папик по возрасту — что бы я им ни предложил, они к этому так отнесутся… Априори считают не своим. Нет, в лицо мне никто так не сказал, но я думаю, что так оно и есть. Я просто себя вспоминаю молодым, когда для меня мнение человека в два или три раза старше меня казалось неправильным… Наверное, с возрастом и какой-то потенциал угасает. Стареть вообще нерадостное занятие, потому что все угасает, в том числе и вот это. Раньше я все время что-то сочинял, какие-то стихи, тексты, а теперь мне обязательно надо знать, для чего я это делаю. Даже не в том смысле, что есть ли конкретный заказ, получу ли я за это гонорар, хотя это хороший двигатель и стимул. В конце концов, вся мировая музыка и мировая живопись были созданы на заказ, начиная с эпохи Возрождения, и если бы какие-то герцоги, короли или папы римские не заказывали расписывать капеллы…
— То и не родилось бы высокое искусство?
— Не было бы ни Рафаэля, ни Микеланджело, ни итальянских опер… Так что ничего плохого в заказной работе нет, потому что человек работает так, как ему Бог дал способность, а если работа заказана, оплачена, то он ее обязательно сделает.
— На твоем творческом вечере в Кремле был яркий состав первых звезд. Кого из них ты держишь на особой полочке в своем творческом багаже?
— Я всех их люблю! Леша Глызин, которого я уже упоминал, Тамара Гвердцители, Филипп Киркоров, который очень правильно исполнил последнюю нашу с Сашей Добронравовым песню «На небе», настолько он в ней органичен, и эта песня стала заметной, получила все награды в 2017 году.
— А главная певица всех времен и народов?
— Я написал для Аллы Пугачевой две песни, одна из них — «Одуванчик» — с Сашей Лукьяновым. В стихах я сравнил любовь с одуванчиком, который под жизненными ветрами облетает, становится постриженным под ноль. А когда у нее был концерт в Кремлевском дворце («Сны о любви» в 2009 г.), был сделан видеоряд — там призывники, которых стригли под ноль, как одуванчики были. Этот пласт, который я даже не подразумевал, сочиняя текст, она там увидела, и это так тронуло всех, это очень здорово было… У этого сочинения тоже был диплом «Песни года». Вторую песню — «Ухожу» — я написал с Игорем Крутым. Знаю, что Алла Борисовна берет песни, и они иногда годами лежат у нее без движения. Конечно, авторы не решаются куда-то с этими песнями дергаться, а вот эти она выпустила через несколько месяцев, что приятно. Значит, понравились…
— В последнее время мы все реже слышим вообще такое определение, как «поэт-песенник», — музыка стала индустриальным продуктом, продюсерским проектом… Есть ли у песенной поэзии будущее вне рамок индустриально-технологического музпроизводства?
— Сейчас, к сожалению, кто только не пишет тексты для песен. Раньше все же не было так — были разные, конечно, тексты, их качество, но общее впечатление не было таким удручающим, как сейчас. Как минимум они были грамотные, за этим следили худсоветы. Сейчас за правильными ударениями уже вообще никто не следит. Конечно, сейчас огромное количество песенного материала выходит на рынок, чего раньше не было, в этом, безусловно, много положительного, но и очевидные издержки видны. А роль поэта-песенника, думаю, уменьшается. Будет все меньше, я бы сказал, «освобожденных» поэтов-песенников, для которых написание текстов — единственное занятие. Я тоже уже долгие годы не только сочинитель текстов для песен, а еще и автор-исполнитель — может быть, в том числе и потому, что моя основная профессия в песне, сочинительство, становится менее востребованной, и я себя реализовываю в другом качестве тоже.
— Ну, ты не единственный автор, кто балуется исполнительством… Желаю, чтобы этот юбилей стал лишь запятой на твоем богатом творческом пути!
Читайте наши новости первыми — добавьте «МК» в любимые источники.
Источник: mk.ru
